В апреле Саша приехала ненадолго в Россию и заехала в Казань. Мы встретились в «Ранней Пташке», я взяла лимонад и творожное кольцо, Саша — бейгл с кофе. На коленях у меня спала моя собака Джинни. «Прическа как у молодой Пугачевой» — прокомментировала Саша.

Саша рассказала, что ее долго держали на российской границе: «Наверное, меня просто давно не было в России» — полгода назад Саша уехала во Францию по гуманитарной визе. Я рассказала, что меня пригласили в писательскую резиденцию в Швеции на два месяца, где я планировала дописать книгу. «Класс» — сказала Саша. «Жду визу» — сказала я.

За два дня до предполагаемой поездки я узнала, что визу мне не дали: «Швеция теперь вообще отказывает в девяноста девяти процентах случаев» — сказали мне в агентстве. Всем было понятно, в связи с чем. «Вам надо съездить в Венгрию, чтобы очистить визовую историю, иначе вам просто все будут отказывать».

На погранконтроле перед выходом в аэропорт Казани, где меня ждали Гузель с Джинни, пограничница спросила:

— Откуда прилетели?
— Из Стамбула.

Она посмотрела в экран, поклацала клавишами. «Подождите, пожалуйста, вон там, я вас позову». Я встала перед дверью в ее будку, мимо меня проходили самолетные люди, все на меня косились, всех пропускали быстро. Я услышала, как в будке заверещал телефон, пограничница крикнула: «Светлана Юрьевна, проходите». Она поставила в паспорт печать, отдала его и сказала: «Простите за ожидание».

22 мая

00:11

Саша, а тебя обратно из России легко выпустили в этот раз? Меня второй раз на границе тормознули

Когда выезжала заставили ждать и на въезде вот тоже

00:11
Нет, тоже была проверка

00:12

Я грешу на новый паспорт, но вот хз

00:12
Это значит ты в базе «Сторожевой контроль»

00:12

Блядь сука пиздец что

Джинни прыгала и лизала меня в губы, подбородок, нос, Гузель снимала нас на видео, я видела, как смотрит с улыбкой работница аэропорта. Мы сели в машину, Джинни тут же уснула. Каждый раз по дороге из аэропорта я думаю о том, как вокруг красиво. Ряд деревьев вдоль дороги. Небо. Воздух. Татарстан прекрасен в любое время года. Потому что это дом. В рюкзаке у меня лежала лампа с будапештской блошки — такая, как я давно мечтала. Мне было тяжело дышать, словно вокруг грудной клетки обвилась змея.

В мае Гузель повесила на балконе шторки, постирала чехол на диванчике, вынесла петуньи в горшке, которые нам передала ее сестра. Над дверью она закрепила подвес с медными фигурами — полумесяцами, звездами — который сделала Ксюша Шачнева. Выкатила на балкон кресло, обитое гобеленом, его тоже сделала Ксюша. Она подарила нам его в день своего отъезда в Германию по гуманитарной визе. В принадлежащей теперь кому-то другому квартире в тихом Катановском переулке, прислонившись к стене, стояли рамы из-под картин, на кухне — ящики со стеклом и бумагой. Мы забрали рамы, отсортированный мусор, чтобы отвезти на переработку, и это кресло. Я сфотографировала залитый солнцем балкон, выложила в сторис, написала: «Не хочу уезжать из дома».

Спустя полтора месяца после подачи Испания одобрила мне визу, и я полетела в шведскую резиденцию через Мадрид. Вместо двух месяцев я пробыла там две недели. Я писала в каждом из шести самолетов и каждый день в резиденции, закончила главу «Мама, я лесбиянка», начала две другие. Все, кого я встретила в этой поездке, — прекрасные открытые творческие женщины — спрашивали меня, что я планирую делать. Я шутила, что не хочу попадать в тюрьму, пока не закончу книгу, «а вот после это уже будет отличная реклама». «Пожалуйста, уезжай» — говорили они. «I know, I know» — говорила я. На пограничном контроле меня вновь остановили. В этот раз они даже не извинились за ожидание. Я чувствовала себя преступницей, по недоразумению гуляющей на свободе.

Саша собралась приехать в августе в Россию, я обрадовалась и предложила в честь этого провести вечеринку для писательниц в офисе No Kidding Press, как в прошлом году. Тогда мы пригласили единомышленниц, заказали в модной винотеке коробку белого, разложили на столике сыр, орехи, фрукты, подготовили конкурсы. Все болтали и веселились до поздней ночи: а когда стало темно, мы включили лампочки и сели на ковер. Я рассказывала про писательскую резиденцию в Екатеринбурге, где впервые «увидела» свою книгу — поняла, как она будет устроена. Арина Бойко после написала в твиттере: «Я бы хотела прочитать женский* автофикшн-роман о разводе/расставании во время ***** 2022». Тогда Арина уже купила билеты в Аризону — она поступила в магистратуру по креативному письму.

Известный правозащитник сказал, что если Саша приедет в Россию, «можно ей выдать премию Дарвина», и Саша не приехала. Вечеринку мы делать не стали. Мне не хотелось приезжать в Москву. Весь август я писала книгу.

На писательской вечеринке в прошлом году мы говорили про новую цензуру. Все ждали принятия закона о *****-пропаганде и не знали, что делать. «Я надеюсь, что мы маленькие, незаметные и не страшные, поэтому до нас очередь дойдет нескоро. Словом, у нас еще есть время» — сказала я тогда. «Если вас уже тормозят, то вероятность высока» — написал известный правозащитник.

Я пишу на кровати, потому что устала сидеть за столом. Джинни прижимается к левому локтю теплым боком. Это нормально, что в этом тексте она все время спит — здоровые собаки спят от 12 до 18 часов в день. Да и когда она не спит, я не пишу. Я живу с ней, я живу ею. В каждой комнате у нее есть свое местечко. В кабинете — корзинка под столом, которую сплела моя мама. В гостиной — синяя подушка на диване. В спальне — пространство между наших с Гузель подушек. На балконе — нюхательный коврик. Когда мы только взяли ее домой — в феврале — спонтанно, неподготовленно, она ходила всюду за мной хвостиком, а я боялась, что она внезапно умрет у меня на глазах — я вдруг вспомнила, как по пятам за бабулей ходил ее пес Шарик, и как с самого детства я об этом мечтала.

Мы уже приезжали к этим заводчицам однажды. Мы с Айдаром тогда только съехались, у нас обоих была работа, я решила, что время пришло. В интернете я прочитала, что пудель — гипоаллергенная порода. До этого я мечтала о той-терьере по кличке Мистер Дарси, потом о бобтейле по кличке Бамси, потом о левретке, потом о мохнатой рыжей собаке Шуше, которую отдавали в казанском приюте. Мы приехали к заводчице пуделей, она провела нас в маленькую комнатку с кафельным полом, пахнущую всеми собаками в мире, открылась дверь и оттуда выбежали рыжие шарики. Они бросились прямо на меня, я почувствовала, как сжалось в груди. Шарики извивались, царапались и обещали бесконечное счастье. Айдар стоял в дверях, его глаза покраснели, он шумно высморкался и сказал: «Мне надо выйти». Заводчица убеждала нас, что аллергическая реакция была на шпица, которого она стригла в соседней комнате, но для меня все стало понятно — у меня никогда не будет собаки.

Гузель предложила приехать к заводчице «просто познакомиться». В той самой комнате с кафельным полом, уставленной горшками с цветами, мы сидели на низком диванчике и расспрашивали заводчицу про характер и здоровье собак. Она вынесла косматую собачку, та пряталась и отказывалась нас даже понюхать. Заводчица положила ее мне на колени. Та не вырывалась, не пыталась спрыгнуть. Она тихонько легла и положила голову мне на руку. Так у меня появилась Джинни.

Это было не единственное долгожданное, но спонтанное решение в моей жизни. Ранней весной двадцатого года, когда ковид был только телевизорах, мы ходили по «вторичкам» в центре города. В каждую новую дверь я заходила с надеждой, а выходила с унынием. Авито прислало уведомление, я позвонила и на следующий день пришли смотреть. Айдар припарковал машину возле подъезда, мы задрали головы. Четыре этажа, полинялые стены, полукруглое подъездное окно с деревянной рамой, малиновые жигули у подъезда, рядом — лексус. Дверь в квартиру была двустворчатой, обитой деревом, я таких раньше не видела. Робко позвонила в дверь. «У квартиры хорошая энергетика» — говорила хозяйка, — «Зимой топят так, что мы окна открываем», «Соседей не слышно». «А детская площадка рядом есть?» — спросила я. «Есть площадка в соседнем комплексе, у меня там подруги, я вам дам ключи». Я стояла в проходе на кухню, в окнах которой качались клены и тополя, хозяйка заметила: «Честно скажу: здесь построят торговый центр». Я не верила, что эта великолепная квартира может стать моей. Даже когда в первый день карантина мы собрались в отделении Сбербанка и моя мама выложила на стол пачки денег. Даже в мае, когда нам передали ключи, мы купили еды в соседнем Макдоналдсе и сели есть прямо на полу, ведь стульев в доме не было. Иногда я ложусь на кровать, разглядываю лепнину на потолке и не верю, что я здесь живу. Хозяйка была права, энергетика тут хорошая.

Я лежу на кровати. Джинни запрыгивает мне на живот, обнюхивает, слезает, ложится клубочком рядом. Я пишу в твиттер: «немножко несправедливым кажется, что мне надо уезжать из дома, если я хочу дальше писать то, что хочу». Иногда я придумываю комичную речь на суде: «Я понимаю, что никто из здесь присутствующих или когда-либо сталкивавшихся со мной людей, не может устоять и немедленно в меня влюбляется, да, в этом я виновата, но виновата ли в этом я?! Разве мою безграничную сексапильность можно считать пропагандой?! Разве я заслуживаю штрафа, уважаемые?! Попробуйте оторваться на секунду от моей красоты и задайте себе вопрос — противозаконно ли быть такой притягательной? Я думаю, это должно быть узаконено».

Иногда я думаю, каково мне будет в тюрьме.

Я почти дописала книгу. Мы с Сашей уже утвердили название. Готовим обложку. «Когда выйдет книга, хотелось бы уже быть в безопасности» — написала я Саше. Но где безопасность, я не знаю.

Я лежу на кровати и думаю — а вдруг впереди меня ждет другой, еще более прекрасный дом? Вдруг там будет другая, еще более прекрасная жизнь? Джинни дергает лапами во сне.

Надо что-то решать. Но я не могу.