Всё было складно, пока однажды ночью я не встретила Второго Отца. Оказалось, всё это время он сидел в ушной раковине и нашептывал чужие слова, мешая выдумывать свои. Я решила — пусть живет, но всё равно завязывала ему глаза по вечерам, когда коверкала язык, а еще завела календарь. В нем я вела учет слёз: поплакать сразу после сна, чтобы пропустить завтрак, писать с перерывами на тихие вопли, пока тело не затрясется — признак, что пора обедать; продолжать письмо до рассвета и лечь в постель, откладывая соленую влагу на простыни до сонного паралича. Этот способ вернее, чем у Сонтаг: «Выправить осанку», «Писать как минимум два часа ежедневно», «Меньше есть». Но все еще не так хорош, как у Плат: «Then I decided I would spend the summer writing a novel. That would fix a lot of people»
1. Спустя пару лет Сильвия приготовила сэндвичи Фриде и Николасу, который, кстати, поступил почти так же, как его мамочка.
Мы выучились делить со Вторым Отцом тело: он заступал по утрам, пока я спала, садился за стол и выписывал предложения. Слова были скользкие на ощупь, тянулись как водоросли и жглись как электрические угри. Это было нежное касание тока: заряд разбивал мутную воду, и вспышки сохраняли тепло и свет до моего прихода. Я возвращалась к полудню, как раз к сиесте, когда Второй Отец отдыхал, развалившись на песке, и принималась рушить всё, что он успел построить. Дребезжало стекло, трескались корешки книг; мое движение было нервное, я училась ходить, я училась говорить: но-со-рог, гу-се-ни-ца, очень хорошо, вот так… Ночью тело никому не принадлежало, просто валялось сонное, и мы со Вторым Отцом блуждали в кошмарах или играли в дурака, кто проиграет — уступает место. Я хочу сказать: Второй Отец никуда не ушёл — так и сидит тут со мной, даже сейчас, когда я пишу.