Ненавижу летать. Ненавижу ехать в аэропорт и нервничать из-за времени. Мне не нравится тяжесть рюкзака, давящего на плечи: кожа на них под толстовкой всегда красноватая. Я не люблю стоять перед российским пограничником, снимать очки и кепку, отвечать на вопросы: куда и зачем я еду. Или — еще хуже — откуда и почему прилетела. Меня тяготит ожидание вылета у гейта, особенно во время ночных пересадок. Мне не нравится искать, где поесть и выпить воды (Я злюсь, когда в аэропорту нет питьевого фонтанчика.) Не люблю от нечего делать ходить в туалет каждые 20 минут, а потом 40 минут стоять в очереди на посадку. Я ненавижу задержки и изменения в расписании. Мне не нравится, когда надо ехать до самолета на автобусе в предрассветной дымке по плоскому плато аэропорта, не люблю мерзнуть спросонья на трапе — еще хуже, когда идет дождь или вообще зима и мороз. У меня нет желания фотографировать рассветные лучи с этих промерзших ступенек.

Я не люблю искать в салоне свое место и когда на полке над ним лежат чужие вещи. Я раздражаюсь, когда рядом со мной сидит какой-то подвыпивший мужчина и занимает оба подлокотника. Меня тяготит такое тесное соседство, особенно если предстоит долгий перелет.

В детстве мне нравилось сидеть в самолете рядом с сестрой, стюардессы давали нам зачерпнуть маленькими ручками леденцов из корзины несколько раз — бери сколько хочешь. Нравилось, как щекотало в животе, когда самолет будто проваливался в воздушную яму. Нравились ласковые руки родителей, которые помогали разобраться с едой и ремнем безопасности, нравилось спать у кого-то из них на животе. Я любила газировку «Спрайт» — специальную сладость для перелета, на земле пить «Спрайт» мне не нравилось. Возможно, все это вызывало у меня такую радость, потому что раз в год мы летали на море все вместе, вчетвером. И не так важно, что море скорее всего было холодным, потому что Балтийское: я была маленькой и могла сидеть с другими детьми в специально вырытой в песке яме, где холодная морская вода нагревалась на солнце. Скорее всего, я скучаю по своей маленькости и ощущению безопасности — к сожалению, этого я больше не чувствую, но чувствую много другого. Не могу сказать, что мне приятно.

Скучая по семье, последние несколько лет я улетала от нее все дальше. Я ненавижу летать, но это единственный доступный мне способ сепарации. Я отрываю себя от дома, от совместной жизни, в которой застреваешь, как в тесном платье — ни туда ни сюда, состояние близкое к отчаянию. Бывает, что за неимением лучшего решения я выбираю больше никогда не надевать это платье. Иногда мне кажется, что я выбираю не надевать никакого другого тоже.

Я ненавижу летать, но мне нужны эти перелеты, мне нужна оторванность и возможность приземлиться где-то еще. Где родился там и пригодился — не про меня. Я родилась в России, но там не пригодилась. Не пригодилась я и тут, где пишу это предложение. Я оторвалась от «родной» земли, но мои ноги так и не коснулись новой почвы. Чувствую свою слабость и неустойчивость.

24 февраля 2022 года моей маме исполнилось 60 лет. Все женщины нашей семьи, мама, бабушка, две мои сестры и я, поехали в ресторан, потому что уже тогда было понятно, что все изменится и такая встреча может не повториться. Тогда я еще не знала, что буду летать как очумелая весь следующий год, но подозревала, что трещина между мной и привычным миром будет расти. Весь 2022 год я проваливалась в нее все глубже, и, боясь финала такого падения, в конце года села в самолет.

Сейчас я пытаюсь спать на пластиковых сиденьях терминала международных вылетов нового аэропорта Стамбула. Я здесь на пересадке, через два часа на табло появится номер нужного мне гейта. В этом аэропорту я пятый раз за полгода. В первый раз я прилетела сюда испуганная и невротичная в декабре — меня встречали друзья на машине с российскими номерами, мы ехали так, будто все еще находились в Петербурге, но нас окружал огромный неизвестный город. Сначала его было почти не видно в темноте ночи, потом вдалеке появились огни Ускюдара. Во второй — я была здесь недолго, налегке. Я летела в Белград, дорога до аэропорта длилась дольше перелета. В третий -- вернулась с сильным желанием поскорее собрать вещи и улететь обратно, но застряла в Стамбуле еще на месяц. Четвертый был самым неприятным, и сейчас, когда я вспоминаю о нем, четко вижу все снова. Меня штрафуют, долго не пропускают через границу, и я забываю свой лэптоп сразу после досмотра. В телефоне есть фотография мужчины-клоуна на огромных ходулях: он склонился надо мной, чтобы быть ближе к камере. Был Рамадан. Я делаю эту фотографию и еще не знаю, что у меня больше нет компьютера. Этот клоун -- иллюстрация моей жизни в этом сезоне, спасибо. Ужасное открытие настигает меня через час, случайно: я ищу что-то на дне рюкзака и понимаю, что не хватает самого важного. Бегу по огромному терминалу очень быстро, горло болит от такого усилия. Я задыхаюсь от рыданий — компьютер нашелся, держу его в руках, подписываю бумаги. Все сотрудники службы безопасности нового аэропорта Стамбула сочувственно кивают и повторяют: don’t cry don’t cry. Уборщица, проходя мимо, жалеет меня по-турецки, я не понимаю ни слова, но чувствую ее заботу.

Пятый раз здесь, в этом терминале, уже не имеет значения. За последний год я привыкла к безвременью и беспространственности жизни –– неважно, какой сейчас месяц, день недели; прошлый год так и не закончился. Неважно, какое место я занимаю на плоскости, мне все равно. Поэтому я просто лежу на трех пластиковых сиденьях и смотрю в далекий потолок. Реклама на экране слепит глаза — аэропорт не место для сна.